Мое детство прошло в густонаселенной коммунальной квартире. В шестидесятом году прошлого века (мне тогда было шесть) баба Клава, занимавшая одну из комнат, умерла, и вскоре на освободившуюся жилплощадь въехал новый жилец — одинокий сорокалетний работяга дядя Петя.
— Удобный сосед, — говорила о нем бабушка. — Не слышно его и не видно...
Так оно и было. Ни свет, ни заря Петр уходил на завод, а после смены закрывался в своей комнате и затихал до следующего утра. Места общего пользования по графику убирал исправно, с остальными обитателями коммуналки никогда не ругался, на кухне почти не появлялся — питался всухомятку. А за что дядю Петю особенно хвалила бабуля — так это за то, что он совсем не пил. Позже выяснилось, правда, что не совсем. Девятого мая сосед вышел из комнаты чисто выбритый, наодеколоненный, не в своей обычной робе, а в костюме. На груди — два ордена и семь медалей. Полдня где-то пропадал, вернулся чуть навеселе, сдвинул на кухне столы, выставил несколько бутылок водки, накрыл щедрую поляну и позвал всех жильцов отметить с ним праздник.
Выпив несколько рюмок с тостом «За нашу Победу!», стал исполнять военные песни, аккомпанируя себе на баяне. Играл он так себе, а вот пел замечательно. Женщины, слушая его, плакали, да и кое-кто из мужиков украдкой вытирал слезу... Так повторялось каждое Девятое мая. Мне было лет десять, когда, оборвав на полуслове свою любимую песню «Эх, дороги...», сосед, глядя затуманенным взглядом в окно, вдруг сказал: «Да-а-а... хорошее было времечко...»
— Про какое времечко говорил дядя Петя? — спросила у бабушки перед сном.
— Про войну... — огорошила она меня ответом.
— Как он может?! — возмутилась я. — Нам в школе рассказывали, что война — это страшно, это жутко, там людей убивают! Столько горя случилось...
— Страшно, — согласилась бабуля. — Убивают... Но так уж получилось, что на годы войны пришлась молодость нашего Пети. Вот и тоскует он по тому времени.
— Не понимаю!!!
Бабуся ласково погладила меня по голове:
— Станешь взрослой, Леночка, тогда все поймешь...
...В июле к нам приехала погостить старшая внучка. Едва распаковав вещи, убежала на встречу с подружками детства. Вернулась только в одиннадцатом часу.
— Катюша, мой руки и иди ужинать, — сказал муж.
— Я после шести не ем!
— А бабушка пирожков напекла. С вишней. Вкусные! -Вася приподнял полотенце, которым было накрыто блюдо с пирогами.
Внучка схватила один, надкусила:
— Супер!.. — похвалила с набитым ртом, положила себе на тарелку три штуки, немного поколебавшись, добавила еще парочку и утащила угощение в свою комнату.
— После шести она не ест... — добродушно хмыкнул муж, глядя ей вслед. — А помнишь, как мы после третьего курса с одногруппниками в Санкт-Петербург ездили?
— После четвертого, — поправила я.
— Точно, в семьдесят пятом... Туда ехали, как белые люди, в плацкарте, а там так шиканули, что денег на обратную дорогу вообще не осталось. И потом больше трех суток зайцами на электричках назад добирались...
— Ага, — улыбнулась я. — А в одну электричку к нам подсела старушка, и у нее из корзинки так пахло, что мы чуть слюной не захлебнулись! Помнишь?
— Еще бы! Она внукам ватрушки везла. Да не довезла — все голодным студентам скормила...
— А второй раз мы с тобой в Питер уже вдвоем ездили, после свадьбы. Ты тогда почти всю зарплату на две пары джинсов угрохал. Спекулянту по пятьдесят рублей за каждую заплатил!
— Модные мы были — ужас! — засмеялся Вася. — А саму нашу свадьбу помнишь?
— А то... Ты решил брюки от костюма погладить и дырку в них прожег. Так и женился в своем синем пиджаке и серых чужих штанах... Эх, хорошее было времечко!
— Не понимаю, и что в нем было хорошего? — подала голос внучка, стоявшая на пороге (мы и не заметили, как она пришла). — Тоталитарный режим, застой, кругом пустые полки в магазинах! Я знаю, я читала! Мрак, а не времена!
— Вот станешь взрослой — все поймешь, — сказала я.
А муж открыл проигрыватель и поставил пластинку. Барды Сергей и Татьяна Никитины затянули душевно: «Когда мы были молодые и чушь прекрасную несли, фонтаны били голубые, и розы красные цвели...»
— Нуда, — скептически фыркнула Катя. — В семидесятые и небо было голубее, и вода мокрее... Все понятно...
Но дальше слушала песню молча, а когда дошло до слов в последнем куплете: «И в невежестве своем молодые человеки ни бум-бум о берегах, о серебряных лугах, где седые человеки спать обнимутся вдвоем, а один уснет навеки», — во внучкиных глазах заблестели слезы.
— Ба, деда, вы это, не того... — она шмыгнула носом.
— Пока и не собираемся, — засмеялась я. — Во-первых, не такие уж мы и седые, а во вторых, в обнимку не спим. Я твоего дедулю в гостиную на диван отправляю — храпит громко. Так что планируем правнуков дождаться.
